Репин познакомился со Львом Николаевичем Толстым живя в Москве. Уже с первых встреч между двумя великими людьми, возникла взаимная симпатия, перешедшая вскоре в большую дружбу, продолжавшуюся в течение трех десятилетий, вплоть до смерти писателя.
Почти ежедневные свидания в Москве, когда оба они жили там, далее — переписка и встречи с Толстым в Москве и в Ясной Поляне, куда чуть ли не ежегодно приезжал художник, были плодотворны и для Репина и для Толстого. Их постоянные беседы об искусстве оплодотворяли творческую мысль того и другого. Их дружба сослужила и большую службу для русского искусства — Репин создал целую галерею портретов Льва Николаевича, и маслом, и акварелью, и пером, и карандашом. Он создал такие портреты Толстого, которые не были превзойдены никем, хотя Льва Николаевича рисовали крупнейшие русские художники. Знакомство Репина с Львом Николаевичем началось через посредство В.В.Стасова. В марте 1878 года Стасов послал Толстому свою статью, напечатанную в газете «Новое время» — с VI Передвижной выставке, в которой критик высоко отозвался о репинских картинах, показанных на этой выставке (там были представлены «Мужичок из робких», «Протодиакон», «Портрет матери»). Стасов говорил в этой статье, что Репин, пробыв за границей несколько лет, не создал там замечательных вещей, а теперь, вернувшись на родину, опять очутился в родственной его таланту атмосфере и создал великолепные полотна.
Толстой, только недавно лично познакомившийся со Стасовым, заинтересовался его статьей, похвалил ее в письме к Стасову и написал о Репине: «…ваше суждение о Репине я вполне разделяю, но он, кажется, не выбрался еще на дорогу, а жару в нем больше всех».
В ответном письме Стасов, обрадованный отзывом Льва Николаевича о Репине, писал: «Что вам Репин симпатичен — это меня бог знает как радует… У Репина такая же цельная, неподмесная, неразвлекающаяся ни на что постороннее натура, как и у вас. А это не всякий день увидишь… А еще, Репин всех умнее и образованнее всех наших художников».
Стасов переслал письмо Льва Николаевича Репину, и тот восхитился отзывом Толстого. Он послал Стасову восторженное письмо: вот-де сам Толстой («Наш идол», как называл его Репин) написал о нем! Репин полностью согласился со словами Льва Николаевича «не выбрался еще на дорогу», потому что и сам так считал.
И далее Репин высказывает свои откровенные мысли о Льве Николаевиче: «Боже мой, какая всеобъемлющая душа у этого Толстого! Все, что только родилось, живет, дышит, и вся природа — все это верно отразилось в нем, без малейшей фальши и, прочтенное раз, так и остается перед глазами на всю жизнь с живыми движениями, страстями, словами… все это родные, близкие люди, с которыми, кажется, жил с самого детства».
В октябре 1880 года, как-то вечером, в репинскую мастерскую в Большом Трубном переулке пришел, совершенно неожиданно для Репина, Лев Николаевич Толстой, ненадолго приехавший в Москву из Ясной Поляны.
Так состоялось их личное знакомство.

 
Репин писал впоследствии: «…я представлял себе… что Лев Толстой очень своеобразный барин, граф, высокого роста, брюнет и не такой большеголовый… А это странный человек, какой-то деятель по страсти, убежденный проповедник… Он чем-то потрясен, расстроен — в голосе его звучит трагическая нота, а из-под густых грозных бровей светятся фосфорическим блеском глаза строгого покаяния».
К сожалению, художник очень мало записал и в своих воспоминаниях и в письмах о большом разговоре, который произошел при этой первой встрече с Толстым. Лев Николаевич говорил о вопиющем равнодушии к ужасам жизни простого народа, что люди настолько привыкли к этим ужасам, что даже не замечают их, что люди потеряли совесть, несправедливо относятся к бедным людям, бессовестно порабощенным и постоянно угнетаемым.
Репин писал В.В.Стасову: «Я почувствовал себя такой мелочью, ничтожеством, мальчишкой! Мне хотелось его слушать и слушать без конца, расспросить его обо всем. И он не был скуп… он говорил много, сердечно и увлекательно… (Он был глубоко растроган и взволнован, как мне показалось; и было отчего, он высказывал глубокую веру в народ русский)».
Когда Лев Николаевич уходил, Репин попросил позволения проводить его до квартиры — примерно четверть часа ходьбы от дома, где жил Репин. Прощаясь, Толстой предложил Репину по окончании рабочего дня заходить к нему, чтобы вместе совершать предобеденные прогулки. Эти прогулки впоследствии вошли у них в привычку и происходили почти ежедневно.
Они разговаривали, не замечая ни времени, ни места, забывали об обеде, забирались иногда очень далеко и изрядно уставали, так что возвращались домой на конке, обязательно наверху, на «империале», как любил Толстой. «В сумерках, — вспоминал Репин, — Москва зажигалась огнями; с нашей вышки интересно было наблюдать кипучий город в эти часы особенного движения и торопливости обывателей. Кишел муравейник и тонул в темневшей глубине улиц, во мраке».

 
Посетив в первый раз мастерскую Репина, Толстой высказал свое мнение по поводу некоторых репинских картин. Репин поначалу беспрекословно принял эти замечания, согласился с ними. Так, он пишет Стасову: «Меня он очень хвалил и одобрял… А более всего ему понравились малороссийские «досвитки», — помните, которую Вы и смотреть не стали, а он ее удостоил названием картины, прочие — этюды только. В «Запорожцах» он мне подсказал много хороших и очень пластических деталей первой важности, живых и характерных подробностей… И хотя он ни одного намека не сказал, но я понял, что он представлял себе совершенно иначе «Запорожцев» и, конечно, неизмеримо выше моих каракулей. Эта мысль до того выворачивала меня, что я решился бросить эту сцену — глупой она мне показалась; я буду искать другую у запорожцев; надо взять полнее, шире (пока я отложил ее в сторону и занялся малороссийским казачком «На до-свитках»). «Крестный ход» ему очень понравился как картина, но он сказал, что удивляется, как мог я взять такой избитый, истрепанный сюжет, в котором он не видит ровно ничего; и знаете ли, ведь он прав! Конечно, я картину эту окончу после, уж слишком много работаю над ней, много собрано материала, жаль бросать. Да, много я передумал после него, и мне кажется, что даже кругозор мой несколько расширился и просветлел».
Но вскоре художник понял, что Толстой был неправ в своей оценке. Уже через несколько дней Репин с любовью возобновил работу над «Запорожцами» и сообщил об этом в письме к В.В.Стасову: «…ну, и народец же! Где тут писать, голова кругом идет от их гаму и шуму… я совершенно нечаянно отвернул холст и не утерпел, взялся за палитру и вот недели две с половиной без отдыха живу с ними, нельзя расстаться — веселый народ… Недаром про них Гоголь писал, все это правда! Чертовский народ!.. Никто на всем свете не чувствовал так глубоко свободы, равенства и братства!.. Да где тут раздумывать, пусть это будет и глумная картина, а все-таки напишу, не могу».

 
Репин закончил «Запорожцев» уже в Петербурге, и эта картина — одно из лучших полотен художника. Она покорила всех, и друзей, и даже врагов художника. Не изменил он и «Крестный ход», закончил и эту картину так, как первоначально ее замыслил.
Да и не только в отношении оценок своих картин Репин не соглашался с великим русским писателем, но и вообще с отношением Толстого к искусству. Прогулки по бульварам Москвы, бесконечные разговоры во время этих хождений «взбудораживали» Репина до того, что он «не мог после спать, голова шла кругом от его (Толстого) беспощадных приговоров отжившим формам жизни», и частенько переходили в спор и довольно резкий, когда вопрос касался искусства.

 
Репин часто бывал в доме Льва Николаевича в Хамовниках. В 1882 году он рисовал там портрет последователя Толстого — Василия Кирилловича Сютаева, показанный на X Передвижной выставке.
Но к созданию образа Толстого Репин еще долго не приступал, он все изучал Льва Николаевича, присматривался к нему и лишь в 1887 году написал первый портрет писателя.
Еще раньше, в 1882-1886 годах, Репин сделал несколько рисунков, изображающих Толстого на Всероссийской переписи населения.
Перепись в Москве производилась в начале 1882 года. До начала переписи, в январе 1882 года, в московской газете «Современные известия» была опубликована статья Льва Толстого «О переписи в Москве», в которой Лев Николаевич писал, что считает необходимым использовать перепись не только для получения статистических данных, но и для того, чтобы определить распространение нищеты в Москве и оказать помощь нуждающимся.

 

Репин заинтересовался статьей Толстого, сообщил о ней Стасову и рекомендовал ему ознакомиться с ней. Репин писал, что «очень любопытно, просто и сильно написано; хотя, конечно, останется гласом вопиющего в пустыне или сведется в конце концов на ту же филантропию, которой он (Толстой) не любит». Лев Толстой лично участвовал в переписи, посетил ряд домов по Смоленскому рынку и по Проточному переулку, где жила московская беднота, босяки, видел страшные сцены нищеты, голода и, по окончании переписи, принялся писать трактат «Так что же нам делать?», в котором хотел подвести итоги виденному им во время переписи. Статья, в которой Толстой остро разоблачил язвы современного общества, была запрещена в России. Предполагалось, в связи с этим, напечатать статью за границей.Прочтя толстовскую статью в рукописи, данной ему другом Льва Николаевича, В.Г.Чертковым, Репин сделал к этому трактату серию иллюстраций, показывающих и самую перепись и участие в ней Льва Толстого. Эти иллюстрации датированы художником 1885-1886 годами. В основу их легли, несомненно, его личные впечатления, собственные наблюдения в течение нескольких лет московской жизни.

Мы не располагаем данными о том, что Репин был во время переписи вместе с Львом Николаевичем, но сами иллюстрации убедительно свидетельствуют об этом. Замысел их, несомненно, относится к московскому периоду жизни художника, и именно к 1882 году — году переписи. Репин показал в своих рисунках различные стороны быта городской бедноты. Вот по улице городовые ведут толпу босяков, задержанных из-за собирания милостыни (а что другое могли они делать?). Далее — городовой и дворник ведут в участок пьяную женщину, конечно, проститутку, которую нужда вывела на улицу; на этом рисунке запечатлен и Лев Толстой — он остановился, увидев эту сцену. На третьей иллюстрации Репин показал Льва Николаевича в каморке большого ночлежного дома, так называемой «Ржановской крепости», где писателя с ненавистью и гневом встречает растрепанная женщина, а в углу, на кровати, спит пьяный оборванец. На четвертом рисунке — похороны бедной прачки. На пятом — ночлежники, перепуганные приходом к ним переписчиков, среди которых виден и Лев Толстой.
И, наконец, последний рисунок этой серии — незавершенный эскиз «У костра»: в морозный день Толстой стоит у костра, окруженного толпой замерзших бедняков. Рисунки к трактату Толстого Репин делал с натуры, поэтому так ярко и сочно отобразил он в них жизнь московской бедноты. В этих иллюстрациях — первые репинские зарисовки Льва Николаевича. К созданию же целой толстовской сюиты художник приступил лишь пятью годами позже. В 1887 году, побывав в августе в Москве, Репин съездил в Ясную Поляну, пробыл там неделю, сделал ряд зарисовок Толстого и написал великолепный портрет Льва Николаевича — в кресле с книгой в руке и серию рисунков, изображающих Льва Николаевича пашущим. Эти рисунки послужили впоследствии Репину материалом для создания картины «Толстой на пашне». «У нас — завтра будет неделя — живет Репин и пишет мой портрет — и отнимает у меня время, но я рад и очень полюбил его, — писал Толстой В.Г.Черткову. — …он очень хороший и серьезный человек. Мы много говорили с ним. Он очень много подвинулся с тех пор, как я не видал его». В другом письме Толстой писал: «Я его еще больше полюбил. Живой, растущий человек». И в письме к Н.Н.Страхову: «Репина… я так же высоко ценю, как и вы, и сердечно люблю… Я знаю, что он меня любит, как и я его».
Портрет Толстого был выполнен в двух вариантах. В первом варианте Лев Николаевич сидит в кресле за большим письменным столом. Фоном служит большой книжный шкаф. На столе — книги, бумага, корреспонденция, чернильница. В руке Толстого — брошюра. Этот вариант не понравился Репину, и он сделал второй портрет. Здесь Репин отбросил все бытовые аксессуары: нет книжного шкафа, убрано все со стола. Все внимание сосредоточено на Толстом. Книга в руке писателя раскрыта, но он не читает ее. Поток мысли заставил его отложить чтение. Толстой весь сосредоточен, он раздумывает над прочитанным. Зритель видит, чувствует эту работу ума великого мыслителя. «Это — крупный исторический памятник, — писал о портрете Стасов П.М.Третьякову, — но вместе — один из изумительнейших жанров всей русской школы». И Стасов восклицает: «А как наш Репин идет вперед — просто гигантскими шагами!»

Портрет Толстого Репин создал всего за три сеанса. Художнику удалось запечатлеть на полотне те черты Толстого, какие записал он в плане задуманной, но не написанной им статьи о Толстом: «Вырубленный задорно топором, он моделирован так интересно, что после его, на первый взгляд грубых простых черт, все другие покажутся скучны… Необыкновенно привлекательны и аристократически благородны были его губы. Широкий рот очерчивался смело, энергично, углы тонко извивались, прячась под львиными усами… Очертание всего рта было классически прекрасно. Выдающийся подбородок… Энергия воли, физическая сила и чисто скифская беспощадность ко всему отжившему культу. «Не молчать перед правдой царицею». Выражение победы духа над страстями».
Великолепна и картина «Лев Толстой на пашне».

Репин сам в своих воспоминаниях сказал, как создавались подготовительные материалы к картине и какой жизненный факт отобразил он. Репин пишет: «В один жаркий августовский день, в самую припеку… Лев Николаевич собирался вспахать поле вдовы… Шесть часов, без отдыха, он бороздил сохой черную землю, то поднимаясь в гору, то спускаясь по отлогой местности к оврагу. У меня в руках был альбомчик, и я, не теряя времени… ловлю чертами момент прохождения мимо меня всего кортежа… А великий оратаюшка все так же неизменно методически двигался взад и вперед, прибавляя борозды. Менялись только тени от солнца да посконная рубаха его становилась все темнее и темнее, особенно на груди, на лопатках и плечах от пота и черноземной садившейся туда пыли».
Этой картиной художник очень дорожил и горячо защищал ее идею в спорах. Так, когда П.М.Третьяков высказал мнение, что неудобно изображать Толстого за плугом, это, мол, будет похоже на рекламу, и что-де с прежних писателей подобных картин не писали, Репин ответил, что он никогда в жизни с этим не согласится: «А что не писали этюдов с натуры с прежних гениев — это очень жаль. Я дорого бы дал теперь за картинку из жизни Пушкина, Гоголя, Лермонтова и др. Тут есть какое-то брюзгливое ворчанье современников к новым явлениям — черта мне антипатичная и ничем, кроме ссылки на прежде, не оправданная».
В 1887 году Репин сделал еще один рисунок — Толстой, сидящий с книгой в так называемом «дедовском кресле». Зажженная свеча дает скудный свет. Толстой напрягает зрение, читая при таком свете.
Первые портреты Толстого, написанные Репиным, несказанно обрадовали Стасова. Он писал художнику: «Какой восторг, что Вы написали Льва. То-то должно быть великое чудо!!! Воображаю, с каким чувством Вы на него взглядывали из-за своего холста. Ведь Вы еще в первый раз на своем веку писали с гениального, со всемирного человека».

 

П.М.Третьяков был обрадован, но озабочен поездкой Репина в Ясную Поляну. Он не знал еще, какой именно портрет Толстого сделал Репин. «Ужасно жаль, — писал он художнику в августе 1887 года, — что я не знал, что Вы отправлялись к Льву Николаевичу, так жаль, что и сказать нельзя, и вот почему. Года три уже у меня была мысль: когда Вы поедете на юг к себе на родину… то я хотел тогда надоумить Вас или посоветовать заехать к Толстому и непременно написать его портрет… Вот Вы так не только проездом, а даже нарочно съездили туда и написали портрет, значит, мы сошлись в надобности и желании сделать портрет; и самое дело уже сделано. Но вот тут-то для меня и беспокойство: то ли сделано, что мне казалось необходимым и что можно сделать было только Вам. Лев Николаевич — такая крупная личность, что его фигура должна быть оставлена потомству во весь рост и непременно на воздухе, летом; во весь рост буквально».

Портрет был показан Репиным на XVI Передвижной выставке в 1888 году и приобретен П.М.Третьяковым. С.А.Толстая в своих воспоминаниях говорит, что Лев Николаевич рассказал Репину о своем намерении написать «Крейцерову сонату», навеянную бетховенской музыкой, и предложил художнику сделать картину-иллюстрацию к этой повести. Репин не отказался от предложенной темы, но и не согласился с ней. А несколько позже, уже в Петербурге, он говорил по этому поводу своему приятелю А.В.Жиркевичу: «Я смотрю… что «Крейцерова соната» — признак упадка в духовном мире Толстого. Как только он творит без тенденции, он велик, несравненен. Но как только он начинает писать, проводя нарочно какую-нибудь мысль, он заслуживает жалости. Встав в литературных работах на скользкую почву тенденции, Толстой быстро пойдет под гору… Я глубоко чту и уважаю Толстого, но философия его для меня темна и полна противоречий». Сейчас же после посещения Ясной Поляны, в августе 1887 года Репин писал В.Г.Черткову: «Много и часто думаю я теперь о Льве Николаевиче, вспоминаю наши разговоры. Влияние сильной, гениальной личности таково, что решительно не находишь возражений. Все кажется неотразимо, как сама истина. Однако здесь, передумывая о всем, у меня всплывает много возражений, и я с ними постоянно колеблюсь: то мне кажется, что я прав, то кажется опять, что его положения несравненно глубже и вечнее. Главное, я никак не могу помириться с его отрицанием культуры… Со своей веревочной сбруей и палочной сохой Лев Николаевич мне жалок. А при виде яснополянских обитателей в черных, грязных избах, с тараканами, без всякого света, прозябающих по вечерам у керосинового, издающего один смрад и черную копоть фитиля, мне делалось больно, и я не верю в возможность светлого, радостного настроения в этом Дантовском аду. Нет! Какая же любовь к этим существам может смириться с такой юдолью. Нет!! кто может, пусть следует благородному Прометею! Пусть он несет божественный огонь этим утлым, омертвелым существам. Их надо осветить, пробудить от прозябания… Спуститься на минуту в эту тьму и сказать: я с вами — лицемерие. Погрязнуть с ними навсегда — жертва. Подымать! Подымать до себя, давать жизнь — вот подвиг». Это письмо подводит итог коренным противоречиям во взглядах Толстого и Репина. Непротивление злу, помощь нуждающимся в виде пахоты, тачания сапог у Толстого и решительное, твердое убеждение Репина, что помощь заключается не в этом, а в том, чтобы подымать их до себя, иначе говоря, заниматься большим, нужным и единственно правильным делом — пробуждать людей, просвещать их, чтобы они поняли, что так дальше жить нельзя, — таковы убеждения Репина московского периода его жизни. И это отношение к философии Льва Николаевича осталось у Репина навсегда.

Репин неоднократно и очень резко и впоследствии выступал против взглядов Толстого на искусство, высказанных Толстым в его статьях об искусстве. Так, Репин писал в 1893 году Т.Л.Толстой: «О боже мой! Что это Лев Николаевич, ну можно ли так шутить! Фальшивые, бездарные — Рафаэль, Вагнер, Шекспир (здесь Репин ставит множество восклицательных и вопросительных знаков). Ох, нет, не могу; да я даже и волноваться не могу особенно. Ведь это все равно, если бы нашелся какой-нибудь сорви-голова, который мне сказал бы, что Лев Толстой бездарен и фальшив. Ну что с таким спорить, к чему?» Споры Репина с Толстым не помешали им глубоко любить друг друга. Каждая новая встреча двух великих людей радовала их обоих, усиливала их обоюдную привязанность. Москва была началом этой дружбы, именно здесь она зародилась и окрепла в 1880-1882 годах. И потом, уже переселившись из Москвы в Петербург, Репин каждую поездку свою в Москву (а приезжал он сюда почти ежегодно, иногда и по два раза в год), использовал для посещения Льва Николаевича или в Москве, если писатель жил в это время в своем московском доме, или в Ясной Поляне.

Репинская иконография Льва Николаевича Толстого, нам известная, насчитывает 12 портретов, 25 рисунков, 8 зарисовок членов семьи Толстого и 17 иллюстраций к толстовским произведениям; кроме того, Репин вылепил три бюста Льва Николаевича. Огромная и великолепная картинная галерея! Вряд ли найдется другой художник в мире, который так последовательно воспроизводил бы в своих произведениях облик одного человека. Наиболее интересной поездкой, через Москву в Ясную Поляну, была поездка в 1891 году, когда Репин пробыл у Толстого свыше двух недель и создал замечательные портреты писателя. Эта поездка была очень плодотворна и много значила для самого художника. Он писал дочери Толстого Татьяне Львовне: «Как мне хорошо жилось в Ясной Поляне! Эти семнадцать дней были такие чистые, свежие, ясные, наполненные интересным трудом и симпатичным, отрадным отдыхом. Сколько было разнообразных людей, впечатлений и мыслей! Сколько особенных эпизодов, так западающих в душу, настойчиво преследующих, побуждая выразиться в какой-нибудь художественной форме. И все это только аксессуар, только фон для главной фигуры. Маститый человек с нависшими бровями, все сосредоточивая в себе, своими добрыми глазами, как солнцем, освещает все». «Работаем до упаду!» — писал Репин Стасову из Ясной Поляны. И, действительно, он работал до упаду. Из его полотен 1891 года нужно отметить портрет Толстого в кабинете, затем картину «Толстой на отдыхе» и большой портрет, во весь рост, в лесу. Толстого на отдыхе Репин изобразил лежащим под деревом в лесу, с книгой в руке — обычный отдых Льва Николаевича. Репин так писал о замысле этой картины: «Я все утро жил в Ясной Поляне, в лесу. Лев Николаевич лежал недалеко от меня с книгой в руке, в уютном месте, под деревьями, в тени, на своем синем халате, укрывшись белым. Как живописно местами трогали его сквозь ветви солнечные пятна света!.. Я все изучал их, вспоминал и наслаждался; красивая картинка выходит».
Третья картина 1891 года изображает Толстого в лесу, на молитве. Он в длинной белой рубахе, босиком. Лицо сосредоточенное, серьезное. В 1891 году Репин вылепил и бюст Льва Николаевича. В воспоминаниях Софьи Андреевны Толстой мы находим краткую запись о том, как работал Репин: «Все время неутомимо работал, — записала Софья Андреевна. — …После картины неутомимый Илья Ефимович начал быстро и усердно лепить бюст Льва Николаевича… Как интересно было видеть и следить впервые за работой и скульптурой даровитого художника… Сам он, тихий, очень скрытный и в высшей степени трудолюбивый, оставил самое приятное впечатление. Он часто про себя скромно говорил: «Я совсем не талантлив, я только трудолюбив».

Заключительным этапом этой большой и длительной дружбы была телеграмма Репина Софье Андреевне Толстой в день смерти Льва Николаевича: «Свершилось. Сокрушаюсь о вас, но дух его живет. Сердца правды свободны оплакивать искренно. Устранились высокомерные наемники, слава богу». В книге «Далекое близкое» Репин посвятил своему великому Другу великолепные страницы воспоминаний.

По материалам:  ilya-repin.ru