Город назывался Оса. Невероятно, но факт. Почему Оса? В честь того достойного животного, что носит это имя? Оказывается, нет. Жила когда-то в этих местах небольшая народность. Она и дала название городу на своем языке. И обозначало это слово, наверное, нечто очень важное и дельное, но ч т о — сейчас забылось, как и сама народность. Такие вот дела. Ну и стала Оса Осой как бы в честь осы.
Славилась эта Оса красивейшими местами. Еще церковью дивной архитектуры и древности, конечно, давно как церковь не функционирующей, а существовавшей в темные десятилетия в самой неподходящей роли — то конторой «Заготзерно», то складом горюче-смазочных материалов, то туалетом для местных проходимцев. Сейчас, правда, к счастью, освобожденная и очищенная, была она намечена к реставрации, которая, однако, все откладывалась. Но надежда была.
Чем еще особенно славилась Оса, так это своим хором, о котором и должна была писать Северова, для чего направили ее в Осу в командировку. Хотя женщина она была еще молодая — чуть больше 20-ти, но давно и прочно замужем. И муж, как обычно перед командировками, устроил ей большой скандал. Скандалили всю ночь, а утром с опухшим лицом (с «опухшей мордой», как думала про себя Северова) и опустошенной душой надо было приниматься за дела, то есть ехать куда-то «семь верст киселя хлебать».
Добираться до Осы летом можно было только водой, но так как сейчас был разгар зимы, то только на попутных машинах. И вот Северова уже стоит перед шофером — ухватистым таким дяденькой средних лет, который, не спеша, но быстро хлопочет над своим грузовиком: там подкрутит, там подвертит, тут зальет, там подотрет, и все это так ловко и смекалисто. Взять ее шофер согласился сразу, от денег отказался. Прост русский человек в глубинке, прост и добросердечен: вот надо одному человеку ехать куда-то, а другому с ним по пути, так почему не помочь, не выручить.. Эх, глубинка-голубинка! Голубиная душа…
Глубинка-голубика. А что — есть такая ягода! Не знаете? Зря! Очень полезная и вкусная ягода. Словом, сели, поехали. Что стоит километров сто пятьдесят — двести отмотать, «семь верст — не околица» — говорят на Руси. Значит, едем и, как говорится, «считай себе версты, пока не зарябит тебе в очи», нет — версты — это при Гоголе, а сейчас километры, но рябят хорошо. Дорога накатанная блестит, а как солнце поднялось — хоть и низко — серебром и брильянтами засверкала. И снега вокруг — пушистые, белизны первозданной, чистые, как душа младенца.
Не прошло и четырех, часов, как в Осу приехали. А там уже Коля Рашеев — наш режиссер — встречает, он сюда раньше прибыл, чтоб город осмотреть и выбрать места для съемок. Пошли в Дом культуры. Сейчас там, наверное, с колоннами понастроили — тогда это был простой двухэтажный дом, низ каменный, верх деревянный, очень симпатичный приветливый домик. В Осе все дома были симпатичные: деревянные в основном и каждый на свое лицо. У одних оно милое, добренькое, как у местных старушек, у других кислое, недовольное, как у тех, кто с похмелья. Словом, разные все, не то, что нынешние пятиэтажки или высотки, которые, боюсь, и там сейчас понастроили.
Посидели в Доме культуры, отдохнули, погрелись игулять пошли. До церкви, конечно, добрели, погрустили, погоревали, особенно на колокольню поглядев, где колокола когда-то были с мясом вырваны.
Коля — человек южный, болгарин. Как в наши снега попал, непонятно. Впрочем, он пытался как-то пояснять свою историю, но каждый раз запутывался, так что все равно оставалось неясно. И говорить об этом он не очень любил. Зато охотно говорил о своей жене. Она у него действительно была замечательная. Пианистка, ученица Генриха Нейгауза, прелестная, как ангел. Есть такие женщины, глядя на которых, ангела никак нельзя не вспомнить. Даже больше: кажется, задумал ангел среди людей пожить — принял женское обличие и в этом обличии на земле поселился. А захочет, в любой момент взмахнет крыльями и в небо улетит — только его и видели. Жена у Коли была из таких. Еще Коля любил вспоминать, как однажды довелось ему снимать знаменитый ансамбль, где танцоры — любимое его выражение –«танцевали, как звери»!
Как-то Северова спросила его: сколько вам лет, Коля? Он почему-то замялся, потом, наклонившись к ней, сказал шепотом: скоро двадцать пять!
— Ну и что? — удивилась Северова.
— Не говорите никому, пожалуйста, — зашептал Коля, -представляете,
скоро двадцать пять, а я еще ничего не сделал.
Милый, милый человек, Коля. Не знали мы с тобой тогда, что жизнь промелькнет, и не заметишь, и не каждому из нас через многие годы доведется похвастаться чем-то необычным значительным сделанным…
К вечеру в сумерках, в Дом культуры начал подтягиваться народ.
Хористки, все как на подбор, оказались крепкими сероглазыми с круглыми румяными лицами
И мужчины были им под стать. Многие пришли с ребятишками. «А что,-поясняют, не скучать же им дома одним, мы тоже со своими матерями- отцами сюда бегали, сейчас и себе смену растим». ]они Когда порассказали, как они все деревни окрестные объехали, как в областном центре выступали, как потом из Москвы славу привезли, Северова растрогалась,а когда запели, слеза ее прошибла. На чистом воздухе взращенные, голоса женщин
взлетали так высоко и чисто, так мягко и бархатисто стелились под них мужские басы, что дух захватывало.
Ой, да сердечко забьется/ Птицею тройка несется/
Хлебосольная да раздольная Русская зима-а-а-а!
Обратно возвращались вместе с Колей и всю дорогу разговаривали. Впрочем, говорил в основном Коля. Вспоминал, как он учился во ВГИКе на сценарном факультете. Потом рассказал о сценарии, над которым сейчас работает. Там у него были стихи. И Северова тогда подумала, что это он сам сочинил. Однако через много лет обнаружила их в сборнике Константина Симонова. Но это неважно. Коля их так хорошо читал, что можно было вполне подумать, что это свои:
Дорога, дорога идет на Восток/ На север уходит другая…
Собачья упряжка, олений свиток/ Да где ж ты, моя дорогая?
Но нет ее, значит не любит она/ Так что ж тут поделаешь,
в братцы?/
Махни же рукою, хоть ты старина,/ Так легче дорогу собраться
Коля разволновался, раскраснелся. Опять заговорил о своей жене, вспомнил танцоров, которые «танцевали, как звери». Северова слушала его молча, не перебивая, не задавая вопросов. Только смотрела на него умильно: очень он ей нравился. Брови у него были густые, но тонкие и вразлет, на переносице слегка сходились. Лицо смуглое, глаза темные, с ровным мерцающим огнем. Прощаясь, он, благодарный, что она его так хорошо слушала, нежно поцеловал ей руку.
Дома муж, очень обрадовался, что можно продолжить скандал, так некстати прерванный ее отъездом. Проваландались до полночи. Когда оба были вконец измучены, он заявил, что любит ее и очень скучал и страдал, пока ее не было. Наконец, угомонился и уснул. А Северова села писать про хор — материал-то надо было сдать к утру. Работалось, как ни странно, хорошо. Радовалась каждому найденному удачно словечку, но и горевала одновременно: опять начальство вычеркнет ее самые дорогие находки и будет из елки палка.
И утром, сдавая материал, она все об этом думала. Однако обошлось.

(2 votes, average: 3,00 out of 5)

 Loading ...