Нас прижимают к стенке,

А мы прижмем к стене, —

И затрещат коленки

В играющем огне.

 

Пугают нами деток,

А мы вспугнем детей, —

И каждый бросит ветку

В костер для всех людей.

 

Нас проклинают втайне,

Мы проклянем тайник, —

И затолкаем в стаю,

И не оставим книг.

 

Вы призакройте глазки;

Мы не закроем глаз,

Мы все решим по-братски,

Мы все решим за вас.

 

*****

Явгений ожил. Ожил втихаря.

И незаметно заскоблил по стенам.

Дошел до подоконника. Заря

Вдруг ожила в окне неоткровенно,

 

Частично. Освещая пол и стол,

Одежду серую на спинке стула,

И стул, ушедший в угол с ночником,

Смотрящим в потолок погасшим дулом.

 

Линейка ожила и карандаш,

Которых назначенье нулевое;

С водою чайник, словно белый страж,

Вдруг закипал над мутной головою.

 

Предметы оживали по углам,

Шампуни, банки с кофе, чашки,

Бутылки, ложки и стакан в сто грамм

И зажигалка, и ее запчасти.

 

Шкафы, кровати ожили кругом,

Картонные обои в голом виде,

И холодильник загудел нутром,

Тарелками бренча из-под повидла.

 

Ожили тряпки, сумки и часы,

Газеты на столе, как приложенье,

И заголовки, пестрые до дыр,

С удачной прописью «Мой Дженька»

 

Явгений ожил. Ожил телефон.

Окно – в него стучалась ветка,

Как будто говоря, что был не сон

О шепотах, о холоде в беседке.

 

Воспоминанья ожили и дом.

Соседи полупьяные; и только

Их дети ожили под сломанным замком,

Свидетелем ушей, пружин и вздохов.

 

Явгений ожил. Подходя к двери,

Он вспоминал касание и сплетни.

Скрипел паркет, и ожили ковры,

Чем становились более заметней.

 

И ожила Она. С ней – барабанный стук

Банально сотканного сердца.

Банальные слова казались вдруг

Не более банальными, чем бегство.

 

Явгений ожил. И ключи. И тень,

И лестница, что вниз по коридору.

И посторонний, он оставит след

В архивах памяти – и в трубке телефона.

 

Деревья ожили. Прохожий. Белый снег.

Автомобили, хоть не засыпали.

Дорога, без названия проспект.

Евгений назовет его едва ли.

 

Явгений ожил. Утро ожило

С той девушкой, с которой дышишь ровно,

И призрак, воплотившись, оттого

Явгению не очень посторонний.

 

****

Призраки

Нас боялись, и будут бояться всерьез

До бесцветного ужаса ломких волос,

До бесстыдного стука осколков зубов,

До прозрения слуха, для тех, кто оглох.

 

Нас бежали, и будут бежать второпях,

Спотыкаясь о память, не скрывшись впотьмах,

Как маяк, образ крестный сто раз окружит,

Только левой знамение муть всполошит.

 

Нас боялись, и будут пугаться вдвойне,

За кровавые пятна по белой спине,

За воскресшую совесть утраченных лет,

Где мы есть, где мы будем, как след, или бред.

 

Нас венчали случайно, встречают кругом,

За окном, в зеркалах, зараженные сном,

Признавая за смехом сокрытый скелет.

Вы питаете нас. Вы умрете. Мы – нет.

 

Нас боялись, и будут бояться вдостáль

В одиночке, в толпе. Устремленные вдаль,

Мы тихи, если нет изнуряющих слез

До бесцветного ужаса ломких волос.

 

****

Как сладко подлецу среди людей,

Раскрепостившись, ладно улыбаться,

Вслух измерять синонимы вещей,

Не убоявшись смысловых кастраций.

 

Позвать подругу чинно на обед.

Ей тридцать лет. И малолетку после,

И закурив, как дав ангажемент,

Вкушать их крик в замысловатой позе.

 

Перевернуться к стенке, пробубнить,

Не поднося в постель ни чай, ни кофе,

И рифмы исключительно на «ить»

В дальнейшем ударяются о полдень.

 

И говорить на разных языках,

Что вдруг не спит по стадному сопенью,

Что плюнул в спину рослой и в очках,

Чем стала та намного хорошее.

 

И кинул камень, как бычок, в авто,

Приметив перстень с челюстью волчары:

В окно попав, метнулся наутек,

Как трус, как падаль, собственно, как надо.

 

Запел в метро. В час ночи. В шесть утра.

Признался незнакомке, что он сволочь,

И что согласен он, еt cetĕra,

Хлебнуть пощечину, как доморальный донор.

 

Шепнул ЗавУп, что тот по сути, гей,

Что есть приметы, множество намеков,

Что менеджер с фамилией на «фрейд»,

Быть может, с ним, по-сучьему, не против.

 

Признался «другу», что его жена

Ничуть не хуже дев из Апулея.

Лишь пожалев, что та с плевком спина

Шла от него, как мило, к мавзолею.

 

Не горевать. Не думать. Не зевать.

Уволиться на раз. И тараканы-гады

На кухне презирают подлеца

За то, что отравил их шутки ради.

 

И яд не выпить. Жаб не облизать.

И выдумать больное лукоморье,

Куда несешься на воздушных парусах,

Пульт прижимая к изголовью.