Вполне вероятно, что личное знакомство ученика Петербургской консерватории Петра Ильича Чайковского с Фёдором Михайловичем Достоевским состоялось в 1864 на одном из «вторников» у А.Н.Серова. Об этом свидетельствуют авторы воспоминаний о Чайковском: Ларош, Серова, Клименко. Как вспоминала дочь Клименко Татьяна Ивановна в письме к музею, её отец был близок к литературным кружкам Плещеева, Аксакова: «… папа был замечательный рассказчик, юморист. И вот, по-моему, у Плещеева (кажется, на Сивцем Вражке) папа занимал общество каким-то юмористическим рассказом, и все умирали со смеху. И вдруг приходит Достоевский Федор Михайлович, тихо садится и слушает. Когда папа кончил, то Достоевский подошел к папе и сказал: «Как можно так много смеяться, когда в жизни столько горя!» Дополнением к рассказанному Т.И.Клименко эпизоду является также рассказ Лароша о встречах с Ф.М.Достоевским на вечерах у Серова, где Достоевский, по его словам, много и без толку говорил о музыке как истинный литератор, «не имеющий ни музыкального образования, ни природного слуха.»

Приведенные выше документальные свидетельства о встречах Клименко с Ф.М.Достоевским косвенно подтверждают реальную возможность факта знакомства и встреч Чайковского с великим русским писателем. Как известно, Чайковский неоднозначно относился к Достоевскому. Однако Петр Ильич постоянно читал его произведения, имел возможность личного контакта с писателем. В личной библиотеке Чайковского сохранились издания произведений Ф.М.Достоевского и на русском и французском языках. Среди этих изданий мы находим такие произведения писателя, как «Записки из мертвого дома», «Преступление и наказание», «Бесы», «Братья Карамазовы».

Этим их непосредственное общение (предположительное) ограничилось, если не считать сотрудничества Чайковского в журнале «Гражданин», в котором он начал печатать свой очерк «Бетховен и его время» (№№ 7, 8, 11, 12 за 1873), когда Достоевский был редактором этого журнала.

Достоевский был одним из тех русских писателей, успехами которых на Западе гордился Чайковский. Он даже приобретал издания его произведений в переводах на французский язык.

Анализируя творческие методы двух гениальных художников, некоторые исследователи находят точки соприкосновения эстетических принципов писателя и композитора. По наблюдению А.А.Альшванга, «… Достоевский — великий мастер передавать длительные психические процессы, и эта черта сближает его с величайшим русским симфонистом Чайковским». Таких сопоставлений можно найти в творчестве Чайковского очень много.

Однако, как уже упоминалось выше, отношение Чайковского к творчеству Достоевского было неоднозначным. Показательны в этом плане оценки романа «Братья Карамазовы» по мере его публикации в журнале «Русский вестник». Поначалу, неверно называя это сочинение повестью, Чайковский делился впечатлениями с Н.Ф.фон Мекк: «В ней, как всегда у Достоевского, являются на сцену какие-то странные сумасброды, какие-то болезненно-нервные фигуры, более напоминающие существа из области горячешного бреда и сонных грез, чем настоящих людей. Как всегда, у него и в этой повести есть что-то щемящее, тоскливое, безнадежное, но, как всегда, минутами являются почти гениальные эпизоды, какие-то непостижимые откровения художественного анализа. Здесь меня поразила, потрясла до рыданий, до истерического припадка одна сцена, где старец Зосима принимает страждущих, пришедших к нему искать исцеления». Тогда же Чайковский рекомендует брату А.И.Чайковскому: «Если ты не читал этого, беги и тотчас доставай «Русский вестник» за январь». Однако летом того же года Чайковский жалуется брату Модесту: «Прочел в новой книжке «Русского вестника» продолжение «Карамазовых». Это начинает быть невыносимо. Все до одного действующие лица — сумасшедшие. Вообще Достоевский возможен только на одну часть романа. Дальше всегда идет сумбур». И, наконец, как итог, в письме к М.И.Чайковскому от 23.VIII.1881: «Читаю «Карамазовых» и жажду поскорей кончить. Достоевский гениальный, но антипатичный писатель. Чем больше читаю, тем больше он тяготит меня». Немногие остальные высказывания Чайковского, связанные с Достоевским, свидетельствуют о том, что он продолжал читать произведения своего современника, в частности, повесть «Двойник», с которыми он мог знакомиться и по Собр. соч. (тт. 1-6, СПБ, 1885-86), хранившемуся в библиотеке композитора (оно включало все крупные сочинения писателя за исключением «Бесов»).

Есть косвенные основания считать, что изменение финала оперы «Евгений Онегин» (поначалу Татьяна бросалась в объятия героя) произошло не без влияния знаменитой Пушкинской речи Достоевского (1880). Об этом свидетельствуют строки из письма А.И.Чайковского брату П.И.Чайковскому от 22.X.1880: «Донельзя счастлив, что ты согласился на эти перемены. Ей богу, почти не приходится говорить об «Онегине», чтобы сейчас же не зашла речь о том, что ты напрасно поправлял Пушкина. Все это наделала речь Достоевского и его августовский номер «Дневника». По словам Достоевского, в строках

Но я другому отдана
И буду век ему верна

Татьяна «высказывает правду поэмы… разве может человек основать свое счастье на несчастье другого?» Так трактовал Достоевский поступок героини, и, вполне вероятно, что Чайковский вернулся к пушкинскому заключению под воздействием рассуждений Достоевского.

О знакомстве Чайковского с пушкинской речью Достоевского говорит и запись композитора в одном из бюваров: «Начать речь с всечеловека Достоевского». Именно этот «всечеловеческий» мотив развивал Достоевский в своей речи 8.VI.1880 в торжественном заседании Общества любителей русской словесности. Чайковский этот мотив собирался использовать в одной из своих речей во время пребывания в Праге, когда и была сделана запись в бюваре.

П. Е. Вайдман

(1 votes, average: 5,00 out of 5)

 Loading ...