.

.

Моя сестра Тамара, что была старше меня на 12 лет, дружила с Милой Купцовой. Когда меня поручали ей, а сестре не хотелось сидеть дома, она брала меня в гости к своим подружкам. Вот и к Миле Купцовой брала.

Помню их особняк – он был богаче нашего. Но я не в детстве это поняла: в детстве я поняла только его отличие от нашего. Уютный, за высоким зелёным забором, он имел большую веранду с застеклёнными маленькими ромбическими окнами, большую же гостиную, три спальни и кабинет деда Купцова. Чем уж таким важным занимался дед Купцов – не знаю, но к нему не полагалось входить. Попросту запрещалось. И это меня сильно интриговало: я с детства не люблю никаких закрытых комнат «синей бороды», мне всюду хочется сунуть свой нос из любопытства, даже если это опасно: а то вдруг умру и не узнаю какую-то важнейшую тайну этого мира. И вот как-то раз, придя с сестрой к Купцовым, я осталась одна в их гостиной, обложенная совсем не интересными мне взрослыми книжками с невзрачными картинками какого-то Дюрера, с вазочкой, наполненной мятными леденцами, которые ненавижу, с безглазым, почти полностью распоровшимся по швам плюшевым мишкой из Милкиного раннего детства…  А сестра ушла с Милой в её комнату. Громко тикали большие настенные часы в этой огромной гостиной… На столе стоял большой бронзовый подсвечник в виде барышни в длинном платье, украшенном по подолу бантами; в руке она держала корзину с цветами, а другая рука была кокетливо отведена в сторону. Голову барышни украшала шляпа, куда и была вставлена толстая жёлтая свеча…От моих шагов кивали головами семь сероватых слоников на полочке дивана…Мне стало жутко, одиноко, я поняла, как сильно я люблю маму – только маму мою единственную на всей земле! – и я отчаянным ором позвала сестру. Но она не услышала: там они с Милкой слушали патефон. Зато открылась дверь вот этого вечно закрытого, не известного никому КАБИНЕТА, и из него вышел почти Дед Мороз – так я восприняла этого благородного старика с седой бородкой и густыми седыми кудрями. Я онемела.

— Ты чего тут кричишь? – строго, недобро спросил он.

— Я тебя не люблю, – пряча страх и обороняясь, сказала я. –  И я тут боюсь, – призналась я сразу.

— Чего боишься-то? Может, ты дурочка? – язвительно, по-хулигански спросил старик.

— Ты сам, – сказала я в надежде, что он позовет сестру за эту мою грубость. И мы с ней пойдем домой. – Одна сижу, к маме хочу.

— Ну-у-у, к маме всегда все хотят. А чаю ты хочешь? – он подмигнул мне как свой.

— Не знаю… (Я растерялась: самим им всем хорошо, а я тут пропадаю).

— У меня чай не простой. Кто его выпьет – тот уже никогда ничего не боится.

— А-а-а, – догадалась я, – вот почему к тебе в КАБИНЕТ  всегда нельзя. Ты там чай этот свой варишь?

Дед засмеялся, у него были на удивление белые, красивые, не стариковские зубы.

— Ты правильно догадалась, – сказал он. – Но больше никому не говори, хорошо?

Я кивнула.

Дед Купцов взял меня за руку и повёл в свой КАБИНЕТ. А там-то – ничего особенного: стол, кресло, настольная лампа да везде полки с книгами. Как у всех. Только машинка пишущая на столе – я впервые её увидела и заинтересовалась. И не знала, как она называется.

— Что это? – спросила я и осторожно нажала на букву «а». Буквы там – их было непостижимо много! – были расставлены в беспорядке, постичь это было невозможно – не то, что в азбуке! А ещё и цифры (я их уже знала), и разные закавыки, крючочки-палочки, червячки, всякие таинственные премудрости…

— Это то, на чём я варю свой чай, – улыбнулся дед Купцов.

— Ты обманщик? – спросила я деда Купцова. – Чай варят в самоваре или в чайнике на печке.

Он смутился.

— Да нет, что ты, – стал оправдываться он. – Я тут действительно кое-что варю в своей голове.

Я удивилась: как это в голове можно что-нибудь варить? Кастрюля она, что ли?

— Ты же сказал – чай варишь!

— Ну да! – засмеялся он. – Вот угощу тебя сейчас, такую смелую.

Он усадил меня в кресло, а сам вышел на минутку. Я гладила буквы, ощупывала их, стоящие на кругленьких металлических ножках; нажимала, и они щёлкали о белый лист бумаги, оставляя на нём свой волшебный оттиск. Буковки были похожи на невиданные драгоценные монетки, высыпанные из копилки как придётся – в полном беспорядке. Я выпевала  их: «а-а», «б-б-б», «в-в-в». Будто снова знакомилась с этими существами, из которых составлялись все слова на свете, даже слова «Сказки о Золотой рыбке», и была совершенно покорена их новой способностью – появляться такими красивыми, идеальными как в книге, стоило только мне нажать на любую из них. А тут вообще случилось что-то невообразимое: вдруг звякнул колокольчик после того, как я нажала очередную букву. (Звук шёл от каретки, которая продвинулась до своего предела. Но я-то этого не знала и не могла знать!). Я прошептала: «Что это, боженька?» (Это мама моя так ласково называла Бога, особенно когда удивлялась чему-нибудь или трепетно просила о чём-то). Я поняла, что не зря охраняет такой КАБИНЕТ этот строгий дед Купцов – пусти кого попало, так мало ли что он тут натворит, начнёт нажимать на буквы, на всех не напасёшься, ещё попортят эту диковинную, оживающую под пальцами азбуку! Я поняла, что деда этого недооценивала: никого с такой замысловатой машинкой не было среди знакомых нашей семьи…  Тут я подняла глаза и увидела, что дед Купцов стоит в дверях, прислонившись к косяку, и смотрит на меня. Он принёс с собой два стакана чаю в гранёных стаканах, поставленных в подстаканники. А подстаканники были – чудо: там на металле жёлуди переплетались с виноградом, витали крошечные бабочки…

А в самом дымящемся золотисто-коричневом чае плавала долька лимона, а лимон для меня с детства – высшее наслаждение и редкое тогда лакомство: могу есть его без сахара и с корочкой…

— Пей, – сказал дед Купцов. – Раз ты такая смелая девочка, этот чай для тебя.

Я пила этот чай с лимоном, дуя в стакан и стараясь прихватить зубами дольку плавающего там лимона, глядя на волшебного деда Купцова совсем по-другому, чем в начале нашего знакомства, а он тихо посмеивался…

В комнату залетела моя сестра Тамара.

— Извините,- сказала она, испуганно и подобострастно взглянув на деда Купцова. – Вот такая она девчонка (тут она взглянула на меня с плохо скрытой возмущённой ненавистью) – никого не боится, везде лезет…

— Мы подружились, прекрасно поговорили с нею, – улыбаясь, ответил дед Купцов. – И она проявила удивительно чуткий интерес к единственно ценному инструменту в нашем доме.

— О, к пианино, конечно, – усмехнулась догадливая сестра, положив свою руку на мою голову и незаметно больно сжав при этом мои волосы…

— Нет, – ответил дед Купцов. – К моей пишущей машинке.

По материалам:  webkamerton.ru