В 1909 году, возвращаясь из Тифлиса в Петербург, я остановился на несколько дней в Москве у сестры моего отца Марии Амбардановой специально для того, чтобы повидать Валерия Брюсова, стихи которого произвели на меня огромное впечатление. Чаще всего молодые поэты начинают увлекаться каким-нибудь поэтом из плеяды знаменитых и в первое время ему подражают.

У меня было по-другому. Я одновременно находился под влиянием нескольких поэтов, прославившихся в дни моей юности, – Иннокентия Анненского, Константина Бальмонта, Александра Блока, Игоря Северянина и Валерия Брюсова. Стихи я начал писать с 1905 года, в кадетском корпусе, когда еще не читал ни одного из названных поэтов. К счастью, я сам понимал, что это только «пробы пера», и не мечтал об их публикации, но в 1909 году, когда я усиленно начал читать все журналы, печатавшие стихи совершенно неизвестных мне поэтов, я вообразил, что мои стихи если не лучше, то, во всяком случае, не хуже их. Отрицательные ответы редакций мне казались настолько несправедливыми, что захотелось обратиться к одному из тех больших поэтов, чье творчество я считал безупречным.

Не помню, почему я остановился на Валерии Брюсове, а не на одном из моих петербургских кумиров. Я к нему шел не как к поэту, которому хотел высказать свое восхищение, а скорее к арбитру.

Поэтому я без всяких колебаний, узнав адрес, отправился на Мещанскую улицу в его особняк.

Моя тетушка жила в Скатертном переулке, и, чтобы, попасть на Мещанскую, надо было выйти к трамвайной остановке на Арбатской площади. С Москвой я почти не был знаком, но она по сравнению с монументальным Петербургом казалась мне очень уютным и симпатичным провинциальным городом. Одним из самых уютных уголков Москвы была в то время Арбатская площадь, по которой проходила конка. Я решил, что самыми подходящими для посещения знаменитого поэта будут утренние часы.

Мое волнение началось уже на Арбате, ибо у меня не было полной уверенности, что никому не ведомый студент будет принят.

Не помню точно, кто мне открыл дверь. Помню только силуэт женщины без полотняной наколки на голове, почти обязательной в ту пору для прислуги. Меня удивило и то, что она, узнав, что я хочу повидать Валерия Яковлевича, молча провела в его кабинет без доклада.

Не знаю, было ли это случайно или по установившемуся обычаю в его доме, но я очутился в кабинете Брюсова. Такого густого табачного дыма я не видел за все восемнадцать лет моей жизни. Я задыхался, ожидая появления хозяина огромного кабинета. Голова кружилась. Желание выбежать из комнаты на воздух начинало вытеснять из моего сознания образ Валерия Брюсова, знакомого мне только по фотографиям. Зачем я к нему пришел? Какая титаническая сила втолкнула меня в царство дыма и книг? Брюсов – знаменитый поэт. Мои юношеские стихи покажутся ему смешными. Но я вспомнил, что его слава не помешала потешаться над ним всем газетам России, когда он опубликовал свое однострочное стихотворение:

О, закрой свои бледные ноги!

Это воспоминание меня немного ободрило, и я мгновенно решил, что в самом крайнем случае, если Брюсов начнет издеваться над моими опусами, напомнить ему эту строчку. В это время вошел Валерий Яковлевич. Головокружение от табачного дыма усилилось душевным волнением.

Он улыбнулся, вероятно, поняв мое состояние. Я робко протягиваю ему тетрадь с моими ученическими стихами. Брюсов, продолжая улыбаться, перелистывает страницы. Мне начинает казаться, что я сижу на иголках.

«Конечно, я совершил большую глупость, ‘ что пришел к нему», – подумал я.

Но вот слышу его ласковый голос, произносящий далеко не ласковую фразу:

– Да ведь это Надсон, переведенный на язык детства.

Я воспринял его слова как злую насмешку. Он это заметил.

– Не огорчайтесь! Никто не начинает с конца. Если бы вы писали гладкие стихи, это было бы еще хуже. В ваших плохих стихах есть все нее соломинка, за которую можно ухватиться. Лучше писать плохо по-своему, чем хорошо по-чужому.

Когда я заикнулся о том, что в журналах печатают стихи более слабые (я хотел сказать: «чем мои», но спохватился и произнес: «которые я считан» более слабыми»), Брюсов воскликнул:

— Редакции считают, что журнал без стихов – это все равно, что костюм без пуговиц, вот они и нашивают любые пуговки, чтобы в костюме можно было показаться в обществе. А ваши стихи даже не пуговицы, а только нитки.

— Что же мне делать? – пролепетал я, как провинившийся школьник, получивший строгий выговор.

Брюсову, вероятно, стало жаль растерявшегося юнца.

– Зачем вам цепляться за журналы? – сказал он если не ласково, то, во всяком случае, без иронии. – Ведь не они делают поэтов. Они скорее их портят. Забудьте о них. Энциклопедия – вот о чем надо думать вам. Вот что вам надо читать – историю народов и государств. И тогда обнаружится – поэт вы или нет. Если вели кие события вас увлекут и вы сумеете определить свое собственное отношение к ним, то путь к поэзии будет вам открыт. Незачем тратить время на чтение вздорных стихов.

Брюсов еще раз начал просматривать мою тетрадь, словно желая выудить из нее хоть соломинку, хоть бы строчку, которую можно похвалить, но я, задыхаясь от табачного дыма, поднялся. Валерий Яковлевич протянул мне тетрадь и сказал:

– Конечно, ваши стихи ни сколько не хуже некоторых из тех, которые печатаются, но это не должно вас радовать.

Меня нее обрадовало то, что все же я оказался прав и редакции, отвергая мои стихи, печатают не хорошие, а плохие.

При прощании с Брюсовым мне показалось; он остался доволен, что юный поэт, стихи которого он забраковал, ушел не удрученным, а скорее обнадеженным.

Рюрик Ивнев
1981 год

Рюрик Ивнев (настоящее имя Михаи́л Алекса́ндрович Ковалёв; 11 февраля (23 февраля) 1891, Тифлис, Российская империя, — 19 февраля 1981, Москва, СССР) — русский поэт, прозаик, переводчик.