Героиня —  стройная женщина средних лет в длинном тёмном платье.

Но авансцене по центру установлена рама большого окна с  легкими шторами. За окном   два  комнатных цветка в горшках, стол со стульями, на столе чайник, чашки, вазочка с конфетами, большая корзинка. По  полу разбросаны детские игрушки.  Справа дверь в детскую. Героиня стоит у двери, держа в руках большую детскую книжку с картинками.
Героиня,(  медленно закрывая дверь в детскую) :
— Спи, спи моя милая, пусть тебе приснится принцесса. (Прислушивается.)  Мама? И мама тоже приснится. —  Мама скоро приедет.
Отходит к столу, садится, раскрывает книжку, читает задорно, как маленькая девочка.

Сергей Михалков «А что у Вас?»

— А у нас в квартире газ!
А у вас?
— А у нас водопровод!
Вот!
— А из нашего окна
Площадь Красная видна!
А из вашего окошка
Только улица немножко.

Героиня задумчиво кладет книжку на стол, подходит к окну, смотрит долго и обращается в зал.                             

— А какой у вас  вид из окна? А помните ли вы свой первый вид из окна?
—  Мой первый вид из окна?

 ( Пауза)

—  Это было в Вадковском переулке, где я жила с бабушкой и дедушкой. Помню огромное окно на северо-запад, небольшой холм – бомбоубежище, поросшее зеленой травой, и двухэтажные деревянные домики, а дальше семиэтажные красивые старинные дома. Потом, когда я пошла в школу, старые деревянные дома снесли, и началась стройка. За окном  — большой подъемный кран, а потом выросла кирпичная пятиэтажка. В неё вселились новые москвичи, а среди них и мои первые  одноклассники.
Когда я перешла в третий класс, мы с родителями на полгода переехали жить на стадион «Красное знамя» на Плющихе. Мама с папой там с утра до вечера работали тренерами по фигурному катанию, и им выделили  на зимний сезон комнату в шесть квадратных метров в бараке при стадионе. В  школе, куда я пошла, почти все учащиеся были дети офицеров, которые работали, учились или преподавали в военной академии имени Фрунзе. Они жили в многоэтажном общежитии с окнами, выходящими на большой двор или на сквер со старыми липами.
Наша учительница Лариса Венедиктовна молоденькая, но уже очень строгая задала ученикам  домашнее задание нарисовать вид из своего окна. И я честно изобразила карандашами в альбоме то, что видела:  забор, чуть припорошенный снегом. Действительно в одном метре перед нашим единственным окошком стоял обычный деревянный коричневый забор, и ничего кроме него не видно — даже краешка неба. Учительница поставила мне двойку и ещё при всех отругала, сказав, что такого не может быть, и что я  издеваюсь над  ней, и что косые и поперечные  линии забора я не  нарисовала, а прочертила  по линейке, а это недопустимо. Я расплакалась  от такой не справедливости.
Потом в пятом классе мы переехали в новую свою двухкомнатную квартиру – родители купили кооператив в Измайлово на 11-той Парковой. У нас с сестрой своя комната, и из окна с балконом виден такой же как наш шестиэтажный дом из силикатного кирпича. В нём жила моя подруга Лена Винницкая и мы часто очень весело перекликались друг с другом с балконов. Правее этого дома проходила улица, а дальше простирались пустыри со стройками и горами из тяжёлого  песка, в котором школьники любили рыть тоннели и пещеры. Однажды там произошёл страшный несчастный случай. Одного мальчишку из нашего класса засыпало насмерть. Его хоронила вся школа. Гроб с рыжим Гошкой поставили во дворе.

(Героиня надевает пионерский галстук).

—  Меня, как и других пионеров учителя заставили стоять в его изголовье  в почетном карауле.  Было так страшно, и хотя я старалась не смотреть на лицо в гробу, не выдержала и в слезах убежала домой. Потом мертвый рыжий Гошка мне мерещился, и я неделю боялась спать и среди ночи просилась к родителям.
Постепенно все пустыри застроились домами, а во дворе подрастали высаженные новоселами деревья.

Потом (Героиня надевает фату) я вышла замуж, и прожила год на Краснохолмской набережной в большом красивом доме на восьмом этаже с видом на Москва-реку и на Замоскворечье. Несмотря на такой прекрасный вид из окна, я  там  была очень несчастна.
(Героиня снимает фату)

Я развелась, влюбилась опять, и мы с мужем купили  кооперативную квартиру в Люблино в новом блочном доме на Совхозной улице.

(Героиня надевает и снимает фату, надевает фартук).

Из всех трех окон нашей квартиры можно рассмотреть грядки совхоза и хлев, где мирно хрюкали свиньи. Иногда часов в шесть утра весь дом просыпался от душераздирающих  криков. Это закалывали свинок, а потом тут же свежевали и разделывали.  На горизонте через нижние поля аэрации возвышались вечно дымящие трубы нефтеперерабатывающего завода в Капотне и небо на востоке всегда  озаряли разноцветные горящие факелы. Затем на месте совхозных грядок с хлевом построили школу, детсад, и панельные дома.
Шли годы, вид из окна не менялся, и казалось, что это навсегда, поскольку поменяться оттуда не было никакой возможности не только из-за близости факелов  Капотни  и  полей аэрации, но и потому, что ближайшая автобусная остановка называлась «Литейно-механический завод». ..
Потом произошло чудо.  Наступила перестройка.  По проекту мужа построили многоквартирный  дом, и мы переехали в очень хорошую новую квартиру у метро Щукинская. Напротив окон нашей спальни облезлый девятиэтажный дом, хотя и раздражал меня обстроенными, как курятники, заваленными всякой «нужной» дрянью балконами, но за ним проглядывалась  полоска поля  Тушинского аэродрома и небо. Из окна в ясную погоду часто можно было наблюдать, как  в вышине пролетают самолёты, а за ними  один за другим  раскрываются разноцветные парашюты.

(Героиня бросает бумажный парашютик).

А теперь… Вот уже десять лет у меня из двух  больших окон открывается  вид на парк «Сокольники». Это составляет моё каждодневное счастье.  Ничто теперь не застит мне глаза:  мой взгляд не упирается в стену дома напротив, а  с высоты девятого этажа скользит по верхушкам могучих лиственниц, охватывает весь лесопарк, такой  пленительно изменчивый  в разные времена года. Вдали над кромкой леса белеют коробки  новостроек Свиблова и Медведкова, торчат над ними, как клыки у карнавального вампира, строящиеся небоскрёбы, а Останкинская башня тонким серебристым винтом протыкает ширь неба.
Но надолго ли это? То и дело среди жильцов ходят слухи, что по мудрому решению властей перед нашими окнами могут вырубить кусок леса и возвести  элитный дом, или многоуровневый гараж, или хай-вей.
А ещё надо вспомнить дачные окна. На старой даче в Ивантеевке из нашей комнаты на чердаке, в  широкое террасное окно с треугольными вставками из красных и зелёных стёклышек сквозь густые ветви старых яблонь виднелась дорожка к крыльцу и калитка на улицу, за которой начинался сосновый лес.
А теперь на новой даче в  деревне Никольское из  арочного огромного окна в стиле модерн я смотрю в молодой сад. Зеленеет лужайка газона в  обрамлении цветов, подрастают яблоньки, а за ними пушистые сосенки, берёзки и  моя гордость — краснолистный дубок. Но выйдешь за калитку, а там —  за десять лет почти все поля, луга и  большие участки леса застроены новыми охраняемыми элитными посёлками, обнесёнными бетонными заборами со шлагбаумом на въезде, за которыми каменные особняки. Рядом с этими посёлками убогие бытовки рабочих (в основном  таджиков).  Жалкие остатки, ещё не захваченного, леса, завалены кучами помоек и строительного мусора. Гасторбайтеры в последний год  так осмелели, что, гуляя в выходные дни в лесу, нередко рискуешь встретить  этих «мусульман» с пивом и плотоядно разглядывающих встречных дачниц. Да, и наша новая дача построена на  деревенском поле. Там раньше колхозники сажали  свою картошку, а в перестройку им вместо ваучеров раздали по двадцать пять соток земли этого поля. Деревенские эту свою землю и распродали москвичам по десять-пятнадцать соток,  и за дикие деньги. На них колхозники на покупали себе  машин-иномарок, некоторые догадались приобрести квартиры, но остальные деньги все пропили.
Деревня богаче не стала, но ненависть к понаехавшим богатым  москвичам только укрепилась.
Можно ли  быть в чем ни будь уверенным в окружающем нас внешнем мире?  Я имею в виду катастрофическую скорость изменения окружающего ландшафта на протяжении каких-то  двух десятилетий.
Помню, в детстве мы жили на даче в Ивантеевке. Сойдешь с поезда и идешь по дорожке через ржаное поле, слева  лес, а впереди большой зеленый овраг, где пасутся  козы. На пригорке  наш  поселок из одноэтажных домиков, за ним поля, луга, леса. Теперь всё поле перед оврагом застроили уродливыми  многоэтажками, а  на поле за посёлком возвышаются, как ножищи доисторических животных, столбы высоковольтной  электроподстанции.
А где теперь  моя любимая дорожка в  село Комягино? Она  пролегала через  клеверные поля, луга и перелески с чудесными огромными вольными дубами. Куда исчезла ширь просторов  с высоким небом над речкой Скалбой? С крутого берега мы спускались к воде, —  всегда прохладной и чистой, а в прибрежных кустах водились колонии редких синих и зелёных стрекоз.
Где это всё? Может, кто помнит, была такая песня с задушевным мотивом. (Поет )

Когда иду я Подмосковьем,
Где пахнет мятою трава,
Природа шепчет мне с любовью
Свои заветные слова:
Россия, Россия, родные вольные края,
Россия, Россия – Россия родина моя!

(Героиня подходит к столу, накидывает шаль, садится, и со слезой в голосе)

— Всё, всё безвозвратно утеряно! Как и вид с берега речки на побелённую церковь на берегу озера, и живописно разбросанную деревню.
Всё это остается только в моей памяти.
Сейчас храм полностью отреставрирован, всё таки  ХХVII век, ведутся службы, батюшка за церковной оградой поставил добротный дом, обнёс его забором, рядом несколько наглых кирпичных домов.
Красота исчезает с лица земли. Вот оно верное слово — лицо земли!

Мы, люди, уродуем лицо земли. Постоянно обезображиваем её прекрасное лицо. И от этого сами теряем человеческий облик. Мы лишаем себя последнего прибежища умиротворяющего, успокаивающего целительного для души, красивого природного ландшафта. Но и не создаем искусственного, что делают люди в более развитых странах.
А  что происходит в нашем городе? Я года четыре назад случайно попала на улицу своего детства — Новослободскую. Так её теперь узнать невозможно. Благодаря новой застройке она стала  похожа на какой-то «турецкий» квартал.

Я так расстроилась, что даже стишок-пародию написала. Да простит меня Блок!

Прошло всего лишь четверть века.
Где моя  улица, фонарь, аптека?
Всё снесено! —  Ни вражеской рукой,
Нет,  —  ни пожаром,  —  ни чумой.

Теперь, куда ни бросишь взгляд,
По улице моей стоят,
Бесстыдно обнажившись догола,
Дома — громадины из стали и стекла.

«Спешите нас купить!»: — кричит  реклама:
«Вид на московский дворик, купол храма!»
     Так что? —  Взбесился новый календарь?
 —  Не повторится всё, как встарь…

Звучит  музыка короткими отрывками: из увертюры Мусорского к опере «Хованщина» «Рассвет над Москвой –рекой»,  из песни «Утро красит нежным цветом..» Лебедева-Кумача, Покраса, из песни «Москва звенят колокола» Газманова.
Героиня уходит со сцены, по пути собирая с пола в пустую корзину детские игрушки и  реквизит: пионерский  школьный фартук, галстук, фата,  фартук, платок, бейсболка, шляпка, зонтик.