Писатель Стивен Бартелми рассказывает, как он полюбил рассказ «Дама с собачкой»

«Какие писатели повлияли на меня в молодости? Чехов! На меня, как на драматурга? Чехов! А как на автора рассказов? Чехов!».

И все же, прелесть произведений Чехова едва уловима, и после первого знакомства некоторые читатели не испытывают особых впечатлений. Один из представителей таких не определившихся читателей, которых Чехов не впечатлил – эссеист и автор коротких рассказов Стивен Бартелми (Steven Barthelme). Он написал очерк, который представил мне под названием «Мои извинения Чехову» («Apology to Chekhov»), в котором признается, что поначалу не обратил на Чехова особого внимания, но затем тот стал его любимым писателем.

Стивен Бартелми с братьями Фредериком (Frederick) и покойным Дональдом (Donald) составляют одно из самых влиятельных трио писателей-родственников со времен сестер Бронте. Его последний сборник «Тише! Никому ни слова!» (Hush Hush) вышел в издательстве Melville House, в нем рассказы об ущербных и угнетенных написаны с чеховской меткостью, филигранной точностью и великодушием. Совместно с Фредериком они написал необычные воспоминания об игровой зависимости «Двойное невезение» (Double Down), в котором повествование ведется от лица обоих братьев. Рассказ был опубликован в трех изданиях – в The New York Times, The Atlantic, и McSweeney’s, а сам он преподает в Университете Южного Миссисипи (of Southern Mississippi).

Стивен Бартелми: К своему стыду, впервые я прочитал «Даму с собачкой» Чехова, будучи уже совсем взрослым, когда мне надо было читать о ней лекцию студентам второго курса литературного факультета в одном захудалом университетишке в штате Луизиана, где я устроился работать преподавателем. Тогда я задумался: «А что, собственно, особенного в этой «Даме»? В общем, я совершенно ничего не понял.

Хотел бы я вам рассказать, как на меня нашло озарение, да вот, честно говоря, не помню подробностей. Вероятно, это произошло, когда я читал другие чеховские рассказы – те, что попроще, вроде «Тоски», «Каштанки» или «Поцелуя», в которых даже я смог уловить гениальность автора. И вот как-то так постепенно я понял и «Даму с собачкой».

Как отмечали многие писатели, более маститые, чем я, «Дама с собачкой» — потрясающее произведение, в котором есть множество запоминающихся сцен. Мне, например, нравится все, о чем с восхищением писал Набоков, место, в котором Гуров после постельной сцены режет арбуз, а его партнерша театрально рыдает над своей поруганной честью, или чернильница в виде статуи без головы в провинциальной гостинице, и т.д.

Но особое место в моем сердце занимает сцена из рассказа, когда он тайком приехал в ее городишко, и, стоя на улице, где она живет со своим мужем, видит ее собачку, и хочет позвать ее, но не может вспомнить ее кличку. А еще сцена, когда Гуров возвращается в Москву и, не в силах удержаться, выворачивает свою душу наизнанку перед каким-то случайным знакомым, с которым когда-то обедал и играл в карты: «Если б вы знали, с какой очаровательной женщиной я познакомился в Ялте!» Человек этот, слушает его экзальтированные речи и отвечает, в продолжение банального замечания, сделанного накануне относительно обеда: «А давеча вы были правы: осетрина-то с душком!» Безразличие слушателя, в данном случае безразличие самого читателя – коронная шутка Чехова.

Но лучше всего мне запомнилась одна из нескольких потрясающих сцен в конце рассказа – бывший ухажер размышляет о том, что стареет, и о женщинах, за которыми волочился:

«За что она его любит так? Он всегда казался женщинам не тем, кем был, и любили они в нем не его самого, а человека, которого создавало их воображение и которого они в своей жизни жадно искали; и потом, когда замечали свою ошибку, то все равно любили».

Такого рода психологизм и ирония удивительны – то есть, призваны удивлять. Но, все-таки, большая часть наших лучших современных писателей вполне неплохо ими владеют. Любой думающий либерал сумеет разглядеть их и оценить то мастерство, с каким этот психологизм и иронию выражает автор.  Правда, вершины психологизма достигают лишь те два придаточных предложения в конце приведенной в цитате фразы – «и потом, когда замечали свою ошибку, то все равно любили», и, по словам Элис Манро (Alice Munro), такого мастерства смогли добиться лишь редчайшие из писателей.

Для Чехова не важно, что высказывания его героя и лишены логики, и не имеют смысла с поведенческой точки зрения. Чехову все равно, хорошо это или плохо — для него главное то, как поступают люди. И в этом прелесть его таланта. Именно это поэт Чарльз Симич (Charles Simic) называет истинной темой стихотворения: «изумление тем, что перед тобой … восторг от мира вокруг». Духовно-нравственные принципы большинства писателей, независимо от рода-племени и уровня, не позволяют им такое увидеть, но даже если бы они и смогли увидеть это чудо, им не хватило бы снисходительности (мне не очень нравится это слово), чтобы признаться, что мир совершенен. И теперь я понял – именно в умении видеть мир таким и заключается величие Чехова.

 
Джо Фасслер (Joe Fassler)

По материалам:  inosmi.ru

(1 votes, average: 5,00 out of 5)

 Loading ...