Евгений Олегович поднял глаза от монитора и долго смотрел в спину сгорбленной старухе. Черное пальто с меховым воротником. Старуха только что вошла в кабинет и закрывала за собой дверь.
— Вы по какому вопросу? – отчеканил главврач.
Старуха не отреагировала. Она закончила громыхать дверной ручкой и, не поднимая головы, пустилась в путешествие до стола. Её палка равномерно и уверенно вколачивалась в пол.
Евгений Олегович поморщился.
— Как вы сюда попали, бабушка? Вы ошиблись?
Из- под платка показался нос. Это первое, что бросалось в глаза ,– большой восточный нос. Без переносицы, со странным рельефом растянутой на нем кожи. Он словно пришпиливал собеседника. Обездвиживал его. Евгений Олегович даже выпрямился и что-то машинально отодвинул рукой на столе.
— Вы меня слышите? — ещё раз спросил он.
Тем временем старуха подошла и подняла голову. Сделала она это медленно, эффектно, постепенно высвобождая большое морщинистое лицо из теней платка.
— Главный? – рявкнула она низким голосом.
Черные глаза старухи окатили Евгения Олеговича чем-то вязким и неумолимым.
Старуха села, положила этот свой тяжелый взгляд на главврача и назначила паузу.
Евгений Олегович не выдержал .
– О Господи! Да что вы в самом деле?! Что вы тут..? Пойдемте, я вас прово…
Он осекся.
Старуха с невозмутимой мощью удерживала его взглядом.
Не отрываясь от врача и лишь слегка вскинув брови, она громогласно произнесла:
— Я..!
И замолчала.
Евгений Олегович, главный врач и заведующий отделением онкологии 57-й больницы города Электросталь, на этот раз не посмел нарушить паузы. Его по сути смешное лицо – нос уточкой, круглые глазки – стало трогательно-растерянным. Главврач покорился.
Через мгновение старуха завершила фразу:
— По делу!
Евгений Олегович вздохнул с облегчением.
Старуха подняла руку и, очертя ею круг в воздухе, игриво показала на него пальцем.
— Каково?! Впечатляет ?
Взгляд смягчился . Глаза сузились. Тонкие губы старухи ехидно скривились. Сама она приосанилась и театрально скинула платок на плечи. На голове открылась высокая седая прическа. Таким образом старуха в одно мгновение превратилась в пожилую даму и заговорила совсем с другими интонациями.
— А ведь всего три слова. Я вижу, вы оценили. Мы с Фанни одного амплуа. Я конечно была значительно моложе. Ко мне это пришло позже. Мы дружили. В Пушкина я была во втором составе в «Странная миссис Сэвидж», Патрика. Я не играла Сэвидж, но это не мешало нам поддерживать отношения. Да, нам довелось ещё играть в Моссовете. Островского — «Правда хорошо, а счастье лучше». А впрочем… Это всё в прошлом. Справедливости ради надо сказать, что жизни было много. Жизни было так много. Так много!
Старая актриса закатила глаза.
Евгений Олегович ошеломленно на неё смотрел.
Наконец его гостья стряхнула с себя мечтательность и облокотилась на стол.
— Меня зовут Мира Варламовна. Я не хочу, чтобы вы подумали, что я взбалмошная старуха. Я ещё кое -что могу, и вы это только что видели. Я не играю в театре, – Мира Варламовна сделала широкий обзорный жест, – по разным причинам. Нет. Кое в чем я занята. Меня приглашают на конкурсы чтецов. Молодые поэты, поэтические вечера, литкружки… — рука актрисы залетала по воздуху.– Это все… Вы понимаете. Не то. Театр! Это по- настоящему. В театр идут простые люди. Театр спасает. Врачует. Ой…
Мира Варламовна спохватилась.
Достала из сумочки перстень с черным агатом и надела на палец.
В этот момент Евгений Олегович наконец пришел в себя.
— Потрясающе! Бесподобно! Эти глаза!..
— А?! — Мира Варламовна , в очередной раз ткнула в главврача пальцем.
Теперь рука её была украшена агатом – черный матовый камень на вельвете морщин.
— Оценили? Что я вам говорила! Вот эта роковая поволока, а? Мамаша Кураж!
— Да, великолепно. Я же просто… У меня мурашки по телу пошли…
— А у вас такое забавное русское лицо …
Мира Варламовна отстранилась и взглянула на Евгения Олеговича, как на картину.
– Такой Василий Теркин. Или Швейк.
Евгений Олегович рассмеялся. Ему неожиданно стало весело и легко.
— М-да. Мира Варламовна, но что же вас ко мне привело? Что вас беспокоит?
— Ой! Вы про это? Нет, нет, нет… Я чертовски здоровая старуха. Щадящий диабет : плод богемных излишеств. Ноющее сердце, прожившее не одну жизнь… Так что вы хотели, молодой человек?! Мне семьдесят лет. Мелочи! Легкая ржавчина.
Евгений Олегович профессиональным взглядом окинул актрису.
На мгновение задержался на шее. Черепашья кожа от ключиц к подбородку.
Главврач удивленно выпятил губу и продолжил слушать.
– Мне кажется, эта моя идея если и не гениальна, то весьма экстравагантна. И не- бес-по-ле-зна. На закате я сыграю само Провидение. Пиковую Даму, если угодно. Но дело не только в моих амбициях. И ещё: Боже сохрани вас подумать, что в деньгах ,– Мира Варламовна приблизилась к врачу, и взгляд её снова превратился в безжалостную топь. – Боже вас сохрани! Я буду нуждаться исключительно в возмещении издержек. Дорожные расходы, питание. Гардероб я беру на себя.- Мира Варламовна отвернулась и стукнула об пол палкой. – Так вот. Вы заведующий онкологическим отделением. Я даже знаю, что вы хирург. А также я знаю, что есть множество видов этих самых онкологических заболеваний, которые не подлежат операции.
Евгений Олегович равнодушно пожал плечами.
Большое лицо Миры Варламовны вдруг искривилось в подозрительной гримасе.
– Ведь «медицина бессильна», не так ли? Многие обречены! На что им уповать, как не на чудо? Как это у вас называется? Плацебо? Как вы считаете, может ли, скажем, цыганка на вокзале случайно оброненным словом включить скрытые резервы организма?
Мира Вараламовна, сжав перед собой кулак, смачно прорычала «скрытые резервы».
– Пробудить алчность к жизни? Растолкать павшую надежду? А? Что вы скажете?
Евгений Олегович откинулся и вскинул брови.
– Интересно. Ну, в общем-то, да… А вы, значит, хотите их подкарауливать? Хе-хе. Я боюсь, Мира Варламовна, что вы не совсем представляете себе… На скрытые резервы я бы так не рассчитывал. Но в чем- то вы правы. Вы меня простите, я не совсем понял, а что от меня требуется?
Евгений Олегович покосился на монитор. До прихода Миры Варламовны главврач как раз заполнял истории болезни выписанных, но не выздоровевших пациентов. Пожилая актриса уловила этот взгляд и, также кивая на монитор, налегла на стол.
– Именно, доктор. Но даже не столько сами больные, сколько ваши рекомендации. Чтобы вам окончательно стало ясно, я позволю себе пофантазировать. – Мира Варламовна встала, вышла на середину кабинета и изящно оперлась на палку. – Вы звоните отчаявшейся семье больного. Они вас, естественно, знают. И вот вы, лечащий врач, рассказываете, что есть такая актриса, готовая предстать перед несчастным, где бы то ни было. В любом месте и в виде роковой случайности. Городской сумасшедшей, цыганкой, сиреной, тенью отца Гамлета… это уже я решу, как сделать иллюзию полной. Можете на меня положиться. Вы видели, на что я способна, не так ли? Разумеется, конфиденциальность, абсолютную непостижимость и таинственность для подопечного я гарантирую. Ну? — Актриса поддала палку ногой и сделала ею фехтовальный выпад в сторону Евгения Олеговича. – Вы врач или не врач? Вы врач. Так будьте им до конца. Вы не верите в скрытые резервы, это ваше право, но отнимать надежду у обреченного вы не смеете.
Мира Варламовна отбросила пафос, села и уже спокойным голосом добавила:
– От вас требуются всего три вещи. Убедить этих бедных людей в том, что это не бессмысленно. Рекомендовать меня как человека бескорыстного и честного. И дать мой телефон. Справитесь?
Евгений Олегович рассмеялся. Ему вдруг страшно захотелось легко и ребячливо покориться этой старухе. Он мотнул головой, поправил воротник халата и с шутливой бравадой произнес:
– Справлюсь.

* * *
Однокомнатная квартира на первом этаже.
На окне узорная решетка, за ней — капель и городской шум.
По эту сторону — коробки с книгами. Стены оклеены афишами, проспектами и фотографиями с Фаиной Раневской. Тут она всякая. В чепчике из фильма «Золушка», в берете из «Осторожно, бабушка», в шляпке из «Слон и веревочка» – веселая, дурашливая, трагическая, одно лицо от пола до потолка. На диване ворох белья. В середине – трюмо, заваленное неимоверным количеством тюбиков и колбочек. Удушливый запах лекарств, табака и свалявшейся одежды.
Мира Варламовна сидела в кресле и разговаривала по телефону.
– Вы жена ему. Ага. Как? Очень приятно. Меня — Мира Варламовна… Да. Что вы говорите, у него? Как? Повторите… Гипер что? Нефройдный. Ага. Зэ, тэ три, эн один, что это такое? Эм один? Господи! Вы что, читаете? Я понимаю, что это страшное горе, но вы можете человеческим языком? А, рак правой почки. Так нормально. Нет, это ужасно. Но звучит понятно. ..
Мира Варламовна в белой ночнушке и с черным агатом на руке.
Во рту мундштук с истлевшей сигаретой. Седые волосы распущены
Между тканью и тапочком просвет щиколотки – венозные узлы на смуглой морщинистой коже.
В комнату вошел жирный бежевый кот и сел напротив.
Мира Варламовна продолжала говорить, глядя на него.
— Куда? В Одессу… А что там у вас? Море. Понятно. Сейчас я подумаю. Одесса, Одесса, Одесса. Ага. Нет, я прямо сейчас вам могу сказать. Покупайте два билета. И ещё один на те же сутки приезда. Обратно. Да, мне. С вашим мужем я поеду в одном плацкарте. Туда. Нет. Обратно одна. Слушайте, дорогуша, вы понимаете, что, если он даже просто что-то заподозрит… Да, да… Нет, нет. Я ничего с вас не возьму. Разве Евгений Олегович не предупредил?
Мира Варламовна зажала рукой динамик и сказала коту:
– В Одессу, Маркиз. Паниковского, а? Как ты на это смотришь?
Быстро вернулась к разговору.
– Але. Что значит почему? Я актриса. Да, да. А, вот вы что подметили! Похожи, похожи. А мы ведь дружили. В Моссовете я была во втором составе в спектакле «Деревья умирают стоя». Касона. Фанни играла бабушку. Я конечно была сильно моложе. Ко мне это пришло позже. А ну, спросите меня: «вы любите детей?» Спросите, спросите. Ага. – Мира Варламовна откашлялась и ответила изумительно похожим на Раневскую голосом: – «Как вам сказать?.. Безумно!» – рассмеялась в трубку. – Узнали? Фрекен Бокк. Да, да, Фанни её озвучивала. Спасибо, спасибо. Но вот вы уже и смеётесь. Когда? Хорошо. Вот и поговорим. Уповать, да, на Бога, да. Будем. До встречи. Да, лучше в Москве. До свидания…
– Ну что? – громко спросила актриса кота.
Она положила трубку на телефон, стоящий на табурете. Там же — пепельница и кружка с кофе. Мира Варламовна затушила сигарету и вынула вставную челюсть. Губы её провалились. Нависая над кружкой гигантским носом и всклокоченной сединой, она стала окунать челюсть в кофе. Как печенье. Кот невозмутимо на это смотрел. Мира Варламовна беззубо ему улыбнулась и прошепелявила:
— Феатр, Малкиз! Пофаим нафежду. Пьёбудим сьитые езелвы!

* * *
Гастроли состоялись через две недели.
Стоял апрель. В Электростали ещё повсюду лежали глыбы мертвого снега. В Москве же о нем давно забыли. Светило солнце, и Мира Варламовна, оказавшись на Киевском вокзале, пожалела, что вышла в пальто. На площади она последний раз сощурилась на небо, полюбовалась черным камнем на руке, надела темные очки и достала из сумочки раскладную трость для слепых. Ей не пришлось особенно трудиться. Она и так ходила медленно и осторожно. Теперь она лишь запрокинула голову и часто-часто постукивала перед собой тростью. Огромный седой пучок на голове медленно и степенно плыл к поездам дальнего следования.
– Это какой вагон? – спросила Мира Варламовна , подойдя к поезду.
Проводница при виде слепой старухи изменилась в лице. Схватила её под руку и закрутила головой в поисках помощи. – Пятнадцатый. А какой вам надо?
– Такой и надо. Какое у меня место? – Мира Варламовна протянула билет под нос какому-то старику, стоящему рядом. Проводница перехватила бумажку.
– Семнадцатое. Это слева. Нижнее. Там. В середине, – она не смогла в уме подсчитать количество отсеков до нужного места и неуверенно махнула рукой в вагон.
— Я найду, дорогуша. Не переживайте. Я ориентируюсь, как летучая мышь.
Актриса постучала палкой между подножкой и перроном и торжественно вошла в поезд.
Как и задумала, Мира Варламовна провела почти всю дорогу у окна. В благородной позе, высоко задрав голову. Лишь изредка она не раздеваясь ложилась. Дремала. Затем вновь водружала свой непроницаемый образ у стола и так картинно сидела, что перелески и станционные домики за окном, казалось, бегут по кончику её еврейского носа. Вокруг происходила обычная вагонная сутолока. Люди озабоченно посматривали на неподвижный профиль, а проводница, без всяких разговоров, сразу принесла чай. Практически вложила стакан в руку актрисе. Мира Варламовна вошла во вкус и превращалась в изваяние.
На противоположной полке расположился её подопечный.
Высокий, худой мужчина лет пятидесяти. С интеллигентным лицом. Лысый, бледный, с тонкими синеватыми губами и нездоровыми пятнами на шее. Мира Варламовна исподволь следила за ним. Мужчина ни на кого не смотрел, скинул верхнюю одежду и, хоть и остался в одной рубашке, тут же покрылся испариной. Все время вытирался салфеткой и разгадывал кроссворды.
В контакт с пациентом Мира Варламовна вошла ночью, перед таможней.
Нащупала принесенную проводницей миграционную карточку и ткнула ею в ухо мужчине.
Мира Варламовна намеренно действовала грубо и резко.
– Заполните. Вот мой паспорт.
Мужчина вздрогнул, увернулся от бумажки и безропотно принялся писать.
– Цель вашей поездки? — спросил он слабым голосом.
Воспаленные глаза его пристально посмотрели в рот Миры Варламовны.
Последняя внушительно изрекла:
– Детские могилы.
Пассажиры плацкартного отсека оторвались от заполнения карточек.
Мужчина покрутил ручку и неожиданно для своего кроткого вида вспылил.
– Мне что, так и писать?!
Мира Варламовна промолчала.
С бокового места сорвалась бабулька в косынке. Замахала руками на мужчину, зашикала на него, отобрала листок с ручкой и, сев на его место, уставила слезливые глазки на старую актрису. Мужчина покраснел и посторонился.
Бабулька запричитала.
– Хорошо, хорошо, хорошо. А вот тут… Ми-сце при-бутя. А! Место пребывания, значит.
– Кладбище, – гробовым голосом сказала Мира Варламовна.
– Ага, – кивнула бабулька и заполнила графы традиционным образом: «Отпуск», «Санаторий».
– Всё, родная, всё. Вот тут распишись,– залепетала она и сунула карточку в руку актрисы.
– Детишек похоронила, да? О Господи Исуси, Господи Исуси! Ничего. Скоро все там будем. Скоро.
Лицо Миры Варламовны не откликнулось ни малейшим движением.
Она по-прежнему сохраняла величественную осанку и не проронила лишнего слова.
Волнение вокруг неё постепенно рассосалось. Подопечный вновь склонился над кроссвордом. Финальную сцену актриса наметила на утро, перед Жмеринкой, то есть часа за два до приезда в Одессу. Проснувшись и приняв своё неизменное положение, она внутренне готовилась к выходу. Сквозь темные очки следила за мужчиной нервно и зорко, как за движущейся мишенью.
Наконец подошло время.
Когда за окном появились крыши деревенских домиков и в вагоне послышались вопросы «Сколько стоим?», актриса выдвинулась на середину полки. Мужчина напротив тоже высвободил из-под стола колени и, явно намереваясь встать, качнулся вперед. В этот момент, раскладывая трость, Мира Варламовна вытянула руку. Причем ту, на которой был перстень. Получилось, что она ударила подопечного. Удар пришелся в нос. Мужчина запрокинул голову, всхлипнул, но всё же успел по инерции встать. Рядом с ним, так же успев встать, оказалась Мира Варламовна. Удерживая равновесие, актриса кулаком уперлась мужчине в грудь, от чего тот вскрикнул и немного ссутулился. Их лица сблизились. У мужчины носом шла кровь Прикрываясь рукой, он в упор смотрел в темные очки Миры Варламовны…
– О Господи! – басом завопила актриса.
Её физиономия, вот уже сутки сохраняющая невозмутимость, исказилась гримасой ужаса.
– Вы больны!
Актриса разжала кулак на груди мужчины и прижалась ладонью.
– О! О! О!
Старческая рука поползла вверх. Грубо охватила тонкую шею, затем, ощупывая лицо, размазала по нему кровь. На какое -то время рука замерла на глазах мужчины.Черный агат, кровь, морщины… Актриса походила на ведьму, ослепляющую наложением «кровавой руки».
Подопечный, казалось, готовый разразиться ругательствами, вдруг обмяк.
Актриса эффектно отняла руку.
Одновременно она приняла свое прежнее выражение. Уже совершенно спокойно обняла мужчину за талию и похлопала его по правому боку: – Вот тут. Впрочем, вы так больны, что не можете об этом не знать… – мгновенно потеряла интерес, развернулась и, как ни в чем не бывало, пошла в туалет. Вдруг, спохватившись, повернула голову и добавила: – Ещё… Вы так не волнуйтесь. На вас нет смерти. Выживете.
Из туалета Мира Варламовна вернулась, как на поклон.
Пассажиры соседних полок не сводили с неё глаз. Бабулька в косынке подошла на полусогнутых и назвала Миру Варламовну «матушкой». Подопечный всё порывался что-то спросить, но не мог. Смотрел на актрису дикими глазами. Погружался в задумчивость, вновь безмолвно вопрошал. Мире Варламовне стало его жалко. Но она, изнемогая от усталости, оставалась в образе. В образе каменной слепой еврейки.
Обратным поездом Одесса – Москва Мира Варламовна проспала всю дорогу.
Все двадцать пять часов.

* * *
Прошел год.
За узорной решеткой снова капель.
Коробки с книгами по-прежнему не разобраны и занимают четверть комнаты.
Тот же беспорядок, запах старости и со всех четырех стен физиономия Раневской.
Мира Варламовна сидела в кресле, курила и разговаривала по телефону.
– Я играла такую маргинальную тварь, такую беззубую нечисть, свихнувшуюся на сексуальной почве! Представьте себе. Да, да… Меня чуть не сняли с поезда. А он увидел во мне инфернальную сущность… Что-то вроде инкубы. Да. Он сказал, что готов со мной на всё, лишь бы избежать смерти. Да. Москва-Барнаул… Да, я очень плохо себя чувствую. Нет, не из-за этого. Мне трудно дышать. Евгений Олегович, вы мне не звонили год. А между тем мне интересны плоды моей деятельности. Голиков? Это я ездила в Одессу? Рак почки? Да. Помню. Умер? А должен был? И должен был… Понятно. Я не расстраиваюсь. Я не расстраиваюсь…
Актриса задумчиво выпустила дым в потолок.
Она сильно похудела.
У неё выступили скулы и вставная челюсть при разговоре стала навязчиво бросаться в глаза керамическим блеском. Тяжело положив ногу на ногу, Мира Варламовна разглядывала тапочек и говорила спокойным, флегматичным басом.
– Да, да… Это из моей серии попутчиц. Москва — Адлер. Я была старой монахиней. Но немой. Да, немой. Вы знаете, моя древняя голова ни белмеса не держит. Ага. Я не рисковала. Я начертала свое послание на газете. Жив? А должен был? Не должен был. Видите?! Да, да… А что такое? Мне трудно глотать. Боль? Есть. Бывает. Я пью свои. Хорошо, хорошо. Кто? Глио что? Глиопластома? А! Нет. Евгений Олегович, я не беру заграничные поездки. Да. Я не владею иностранными языками. Вы только вообразите себе эту конспирацию! Ага.
В комнату вошел Маркиз, свалился на бок и принялся себя вылизывать.
– Ах ты моя жирная котомойка! Это я не вам … Маркиз пришел. Маркиз? Мой кот. Я позавчера его забрала у соседки. Я же три дня жила в городе Анапа. Взаперти. Да. По утрам в рубище и без зубов я ходила на паперть и просила подаяние, – Мира Варламовна рассмеялась. – Да. И я соскучилась. Соседка меня очень любит. Всякий раз, отдавая Маркиза, я пою ей песню. Вот послушайте, – актриса запела голосом Раневской: – «И летят! И кружат! Пожелтевшие листья березы. И одна! Я грущу! Приходите меня пожалеть». — Мира Варламовна оживилась, подобралась в кресле, переложила трубку к другому уху: – Сейчас, сейчас… «Ты ушел! От меня! И текут мои горькие слезы! Я живу! В темноте! Без живительных солнца лучей», – последнюю строчку Мира Варламовна допела через сигарету и преувеличенно томно. – Ага. Узнали? Разумеется. Мы дружили. Но я была сильно моложе. Ко мне это пришло позже. На Таганке, у Эфроса, я была во втором составе в «Дальше – тишина». Вины Дельмар. Да-да… А, ну да, я говорила…
Мира Варламовна замолчала. Она внимательно слушала.
– Ох, Евгений Олегович… Ну хорошо, я приду… Я приду…Непременно. Завтра. Да. Всего доброго. До встречи… Да, да… Заодно я расскажу вам про Азовское море, которое я видела из окна поезда. Да… Поговорим.
Она положила трубку. Замерла.
Стало тихо. Лишь с улицы щебетание птиц и звук моторов. Мира Варламовна сидела, опершись на колени, и крутила на пальце перстень. Подкрашенные брови трагически изогнулись. Лицо вытянулось, темные глаза застыли. На пути их невидящего взгляда сидел кот.
Наконец актриса очнулась, вспомнила только что спетую песню и тихонечко затянула:
— И летяяят. И кружааат….

* * *
Через два дня Мира Враламовна в больничной пижаме вошла в кабинет главврача. Евгений Олегович угрюмо смотрел на монитор, когда актриса закрывала за собой дверь При этом она ссутулилась, постояла к врачу спиной, а затем развернулась и сделала страшные глаза.
– Помните? «Я ! По делу!» Год! А сколько всего! А ещё говорят, в старости жизнь пуста и скоротечна. Чепуха!
Евгений Олегович перевел взгляд на актрису и ещё больше нахмурился. Встал и проводил её до стула. – Садитесь, Мира Варламовна, садитесь… Я ума не приложу, как такое может быть…
Мира Варламовна, не найдя отклика, смутилась.
Села и, пока доктор возвращался на место, посмотрелась в черный агат.
Евгений Олегович воткнул локти в стол.
– Мистика! Ну ладно бы там кто..! Но… Это же не инфекция в конце концов!
– Прекратите болтать. Что там у меня?
Евгений Олегович осекся, заерзал, повернулся к монитору.
– Мира Варламовна, мне очень неприятно, но…
Старуха перебила его.
– А вы знаете, я ведь не актриса, – она по-прежнему разглядывала перстень. – И никогда не была. И с Раневской не знакома. А ведь мы, как вы теперь можете видеть, даже однофамильцы ,– актриса усмехнулась. – «Даже»! В общем -то, распространенная еврейская фамилия. Фельдман.
Евгений Олегович вновь вынужденно оторвался от экрана: – А как же..?
– А как же, что? Талантливая, да? О, да! Что-то во мне конечно есть. Но театр — это театр!
Мира Варламовна встала и сделала два тяжелых пируэта. Шарканье тапочек эхом пробежало по стенам. Актриса остановилась, оттопырила на себе пижаму и рассмеялась.
— А! Ерунда! В конце концов у меня всё получилось. Я переехала в незнакомый городок и сыграла несколько неплохих ролей. Глупо роптать, правда, доктор? Мне семьдесят два года! Пожила. Хватит. Ну не профессиональная я актриса, ну и что? Но вот вы, например, этого не поняли…
Евгений Олегович откинулся и долго смотрел на старуху.
Затем засуетился, неожиданно покрылся красными пятнами, отвернул в сторону лицо.
Хриплым голосом он произнес:
– Черт! – откашлялся и продолжил: – Вот горе!
Мира Варламовна уже сидела напротив.
– Ну не мучайтесь, Евгений Олегович, говорите уже…
– У собаки опухоль. Я онколог… И такое… Редко какому собачнику приходиться сталкиваться. А мне пришлось. Мистика..
Евгений Олегович смотрел куда-то в стену, дергал ногой от чего вибрировал стол.
Мира Варламовна выпрямилась.
– У собаки? Подождите. А что же вам там неприятно..? Что вы нашли?
– А… Это… Простите. Я расстроился…. Простите ещё раз. Ну что мне неприятно? Запустили вы себя, Мира Варламовна. Сердечко, сосуды… Всё в раздрай. Вон похудели. Бросали бы вы эту благотворительность театральную. Колесите по всей стране… Черт знает! Не девочка.
– Так у меня что? У меня не рак?
– А вы подумали..? Я вам говорю, Мира Варламовна, пора вам это бросать. Рак вот вам везде мерещится… Вы, помнится, говорили про литкружки, конкурсы чтецов. Может… Или тоже врали?
– Нет. Это не врала. Хожу. Езжу. В Москву. Поэты. Говорят: контральто у вас… И…
Последнюю фразу Мира Варламовна произнесла как во сне.
Теребила пижаму, страдальчески таращилась на Евгения Олеговича.
Воцарилась тишина, и было слышно, как в коридоре клацают тележки.
Главврач не выдержал и шлепнул ладонями по столу.
– Ну всё, Мира Варламовна. Потолкались тут у нас, пообследовались и ладно. Я вас выписываю. Но накажу нашему фельдшеру заезжать к вам. Хотя, как выясняется, вы меня здорово обманули. Не актриса вы. Хотя, если честно, – главврач встал и положил руку себе на грудь, – ничего подобного я в своей жизни не видел. У вас настоящий талант. Подлинный.
– А что же с вашей собакой теперь будет?
– Ну что? Прооперируют. Возможно. В ветлечебнице. Думаю всё обойдется.
Евгений Олегович рассмеялся и нежно взял актрису за плечи.
– Милая моя Мира Варламовна, ваши услуги ей явно не потребуются.
Мира Варламовна грубо хохотнула и направилась к выходу.
– Уф… Напужалася я!
Перед дверью остановилась. Выпятила грудь, сделала мушкетерский жест возле воображаемой шляпы и голосом Раневской воскликнула: – В таком случае прощайте, доктор! — Тут же понизила тон: – Созвонимся, – зыркнула заговорническим взглядом и вышла.
Евгений Олегович неловко улыбнулся ей вслед.

* * *
Мира Варламовна умерла спустя месяц.
Её нашли на платформе станции Электросталь. При ней был сборник стихов. По всей видимости, она направлялась в Москву. Евгений Олегович узнал о её смерти от сотрудника выездной службы, который по случаю жил недалеко от актрисы. Родственников у неё не оказалось. Тело пролежало в морге неделю, покуда соседи Миры Варламовны за счет социального пособия не организовали похороны. Евгений Олегович пришел на кладбище. Стоял июль, было пасмурно, листья в кронах деревьев шуршали сплошным непроницаемым фоном. Вокруг могилы стояли старушки. Тихонечко выли. Когда гроб опускали, Евгений Олегович захлопал в ладоши. На молчаливое недоумение старух главврач пожал плечами:
– Она актрисой была. Так принято.

(6 votes, average: 4,17 out of 5)

 Loading ...